Неточные совпадения
Над самой
кручей у Днестра-реки виднелась она своим оборванным валом и своими развалившимися останками
стен.
Между двух холмов лепилась куча домов, которые то скрывались, то появлялись из-за бахромы набегавших на берег бурунов: к вершинам холмов прилипло облако тумана. «Что это такое?» — спросил я лоцмана. «Dover», — каркнул он. Я оглянулся налево: там рисовался неясно сизый, неровный и
крутой берег Франции. Ночью мы бросили якорь на Спитгедском рейде, между островом Вайтом и крепостными
стенами Портсмута.
Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми
стенами и башнями, вековыми липами,
крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, — а главное, своим хорошим вином.
Иногда на таких горных родниках, падающих с значительной высоты, ставят оренбургские поселяне нехитрые мельницы-колотовки, как их называют, живописно прилепляя их к
крутому утесу, как ласточка прилепляет гнездо к каменной
стене.
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то
стены, то реки, то ручьи огня лезут на
крутые горы, спускаются в долины и разливаются морем по гладким равнинам.
Счастливо молодость моя
Прошла в
стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с гор
крутых,
Любила блеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С героем на коне…
Во всех домах входные двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы:
крутая лестница, и узкий коридор вверху, и белое сверканье многогранного рефлектора лампы, и зеленые
стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами.
Его высокий, неуместно громкий, насильственно спокойный голос вдруг порвался. Прислонясь спиной к
стене, он быстрыми пальцами
крутил бородку и, часто мигая глазами, смотрел на группу у койки.
Там, снаружи, на меня налетел ветер.
Крутил, свистел, сек. Но мне только еще веселее. Вопи, вой — все равно: теперь тебе уже не свалить
стен. И над головой рушатся чугунно-летучие тучи — пусть: вам не затемнить солнца — мы навеки приковали его цепью к зениту — мы, Иисусы Навины.
Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за
Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз, как с
крутой горы, — и мы у Древнего Дома. Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери — старуха, вся сморщенная, и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же заговорила.
Затем она сошла вниз по
крутой железной лестнице во второй класс. Там заняты были все места; даже в обеденной зале на диванах, шедших вдоль по
стенам, лежали одетыми бледные, стонущие люди.
Малюта вышел. Оставшись один, Максим задумался. Все было тихо в доме; лишь на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на
стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела в верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по
крутым ступеням и остановился перед дверью, за которою покоилась мать его.
В первой, в которую вошел Оленин по
крутой лесенке, лежали пуховики, ковры, одеяла, подушки на казачий манер, красиво и изящно прибранные друг к другу у одной лицевой
стены.
Рославлев и Рено вышли из кафе и пустились по Ганд-Газу, узкой улице, ведущей в предместье, или, лучше сказать, в ту часть города, которая находится между укрепленным валом и внутреннею
стеною Данцига. Они остановились у высокого дома с небольшими окнами. Рено застучал тяжелой скобою; через полминуты дверь заскрипела на своих толстых петлях, и они вошли в темные сени, где тюремный страж, в полувоинственном наряде, отвесив жандарму низкой поклон, повел их вверх по
крутой лестнице.
Один мой знакомый, много покатавшийся на своем веку по России, сделал замечание, что если в станционной комнате на
стенах висят картинки, изображающие сцены из «Кавказского пленника» или русских генералов, то лошадей скоро достать можно; но если на картинках представлена жизнь известного игрока Жоржа де Жермани, то путешественнику нечего надеяться на быстрый отъезд: успеет он налюбоваться на закрученный кок, белый раскидной жилет и чрезвычайно узкие и короткие панталоны игрока в молодости, на его исступленную физиономию, когда он, будучи уже старцем, убивает, высоко взмахнув стулом, в хижине с
крутою крышей, своего сына.
В то время сторож полуночный,
Один вокруг
стены крутойСвершая тихо путь урочный,
Бродил с чугунною доской,
И возле кельи девы юной
Он шаг свой мерный укротил
И руку над доской чугунной,
Смутясь душой, остановил.
В торжественный и мирный час,
Когда грузинка молодая
С кувшином длинным за водой
С горы спускается
крутой,
Вершины цепи снеговой
Светлолиловою
стенойНа чистом небе рисовались,
И в час заката одевались
Они румяной пеленой...
Плыли под
крутым обрывом; с него свешивались кудрявые стебли гороха, плети тыкв с бархатными листьями, большие жёлтые круги подсолнухов, стоя на краю обрыва, смотрели в воду. Другой берег, низкий и ровный, тянулся куда-то вдаль, к зелёным
стенам леса, и был густо покрыт травой, сочной и яркой; из неё ласково смотрели на лодку милые, как детские глазки, голубые и синие цветы. Впереди тоже стоял тёмно-зелёный лес — и река вонзалась в него, как кусок холодной стали.
Я шел к окну в четвертый раз. Теперь каторжник стоял неподвижно и только протянутой рукою указывал мне прямо на четырехугольник двора, за
стеной цейхгауза. Затем он еще присел, поднялся, как будто делая прыжок, и взмахом обеих рук указал, что мне следует потом бежать вдоль тюремной
стены направо. Я вспомнил, что тут
крутые поросшие бурьяном пустынные обрывы горы ведут к реке Иртышу или Тоболу и что внизу раскинута прибрежная часть города, с трактирами и кабаками…
Колышкин повел его в тенистый сад и там в тесовой беседке, поставленной на самом венце
кручи [
Круча — утес, обрыв, гора
стеной.], уселся с «крестным» за самовар. После обычных расспросов про домашних, после отданных от Аксиньи Захаровны поклонов спросил Патап Максимыч Колышкина...
И над этой широкой водной равниной великанами встают и торжественно сияют высокие горы, крытые густолиственными садами, ярко-зеленым дерном выровненных откосов и белокаменными
стенами древнего Кремля, что смелыми уступами слетает с
кручи до самого речного берега.
Сидит на скамье, у самого края
кручи, что отвесной
стеной стоит над нижним городом и рекою…
Но Капитолий стоял на
крутой горе: с одной стороны были
стены и ворота, а с другой был
крутой обрыв.
За Ореховым полем, возле Тимохина бора, между двух невысоких, но как
стены стоймя стоящих
крутых угоров, и вширь и вдаль раскинулась привольно долина Фатьянка.
Шумит, бежит пароход, то и дело меняются виды: высятся
крутые горы, то покрытые темно-зеленым орешником, то обнаженные и прорезанные глубокими и далеко уходящими врáгами. Река извивается, и с каждым изгибом ее горы то подходят к воде и стоят над ней красно-бурыми
стенами, то удаляются от реки, и от их подошвы широко и привольно раскидываются ярко-зеленые сочные покосы поемных лугов. Там и сям на венце гор чернеют ряды высоких бревенчатых изб, белеют сельские церкви, виднеются помещичьи усадьбы.
В осеннюю тишину, когда холодный, суровый туман с земли ложится на душу, когда он тюремной
стеною стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках с привольными,
крутыми берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях.
Крутая и узкая лестница вела наверх. Вот небольшая передняя, по
стенам которой на лавках сидело восемь или девять видных лакеев, немолодых, одетых в синие суконные фраки, с медными гладкими пуговицами.
Отъедайся, отпивайся душа, ходи
стена на
стену, али заломи набок шапку отороченную,
крути ус богатырский да заглядывайся на красоточек в окошечки косящатые; затронул ли опять кто, отвечай огнем, да копьем, да стрелами калеными, прослышат ли про караван ливонский, али чей-либо ненашенский — удальцы новгородские разом оскачат его, подстерегут и накинутся с быстротой соколиной раскупоривать копьями добро, зашитое в кожи, а меж тем — косят часто головы провожатых, как маковинки.
Отъедайся, отливайся душа, ходи
стена на
стену, али заломи на бок шапку отороченную,
крути ус богатырский, да заглядывайся на красоточек в окошечки косящатые; затронул ли опять кто, отвечай огнем, да копьем, да стрелами калеными; прослышал ли про караван ливонский, али чей-либо ненашенский — удальцы новгородские разом оскачат его, подстерегут и накинутся с быстротой соколиною раскупоривать копьями добро, зашитое в кожи, а меж тем косят часто головы провожатых, как маковинки.
В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся
крутым, как
стена.